Иван Марманов и Бованенково

Историческая зарисовка памяти главного инженера треста «Надымдорстрой»

Году примерно в 2005-м был я приглашён живой легендой Надыма Иваном Дмитриевичем Мармановым в гости. Заключённый на 501-й стройке, не сломавшийся и ставший потом классным строителем, главным инженером Надымдорстроя, был в городе заметен нетривиальной внешностью: энергичная походка, борода, чёрный плащ и шляпа с большими полями, неизменный вещмешок за спиной. А ещё он писал стихи и издал несколько книг. Особенно мне нравится последняя о пройденных им северных лагерях «Страна деревянного Солнца».

В гости к нему пришёл я не впервой, и всё было обставлено как всегда. Перед диваном — журнальный столик с шикарным «покрытием»: красная икра, малосольная нельма, копчёности, фрукты, «Русский стандарт» и сладости к чаю. При этом сам хозяин ничего не ел и не пил даже воду.
Принимая меня, как, вероятно, всех гостей и всегда, он был в прекрасном расположении духа. Много рассказывал про собственную интереснейшую жизнь и делал это очень громким голосом. А в редких и коротких паузах между рассказами, когда нарезал на кухоньке своей однокомнатной квартиры колбасу или хлеб, Марманов запевал довольно зычно что-нибудь из классической оперетты. И, закончив очередной куплет, притворно-трагически восклицал: «Какой голос пропадает! Какой голос пропадает!!!»

В общем, встречи наши проходили очень атмосферно. Особенно для меня. Но что ещё важнее, они всегда несли историческое или литературное содержание. А чаще и первое, и второе вместе.

В тот день Иван Дмитриевич рассказал мне про то, как в декабре 1987 года выходил с коллегами по Надымдорстрою через Сеяху на Бованенково. В его рассказе выглядело это как самый первый бросок строителей в дикую тундру центрального Ямала. Позднее я узнал, что это не совсем так. Кое-кто на другом конце Бованенково уже немного работал: геологи и буровики. Там стояло несколько экспериментальных буровых установок треста «Северспецбургаз».

Впрочем, если говорить о присутствии людей «на Бованах» тогда, то фактически это были если не единицы, то всего лишь десятки. В сегодняшних масштабах, как говорится, «ни о чём».

В сентябре 2020 года Иван Дмит­риевич умер. С ним ушёл громадный массив информации по истории 501-й стройки, с ним ушли и многие
сюжеты развития строительного комплекса на Севере. Поэтому я считаю правильным опубликовать то, что мне удалось записать тогда, во время нашей дружеской встречи. Ведь такое больше не расскажет никто.

— Трудно сказать, кто был первым на Бованенково, — задумался Иван Марманов. — Не помню, когда сделал открытие Вадим Бованенко. Но что касается освоения, то мы первыми вышли туда пробить зимник. Мы, то есть Надымдорстрой. У нас телеграмма об этом есть. Она у меня хранится, и в книге «Северные были» я её текст привожу. Перед выходом я не только дал телеграмму, но и оставил начальству пакет с картой, где был нанесён предстоящий маршрут, чтоб в случае чего вертолёт знал, где нас искать.

Геофизики в Сеяхе дали мне отображенные на кальке профили тамбейский, сабеттовский и байдарацкий. Я их совместил, выбрал водоразделы и сделал одну карту. Не будешь ведь бурить каждую речку, каждое озеро. Но глубину надо знать и толщину льда. Я решил идти по истокам рек, где глубина помельче, а каньоны глубже. И мы выбрали такой маршрут, который был намного длиннее. Обратным путём мы по­шли на 60 км короче. Но в первый раз я шёл заведомо по хребту. Реки были туда и сюда, мы шли по водоразделу. И только в одном месте мы пересекли Тус-Яху и прошли между озерами Нейто и Ямбуто. По знаменитому со средневековья Ямальскому волоку. Там ширина перешейка всего лишь метров четыреста! И шли мы там особо осторожно.

— А что за техника с вами была?

— Караван растянулся на два с половиной километра. Наш переход — это историческое событие! Я о нём пишу-пишу и никак не закончу. Фотографий найти не могу… Значит так: стоял декабрь, вокруг — полярная ночь. В колонне было девять тяжёлых бульдозеров: восемь 355-х и один — девятка, «слон». А также десять малых бульдозеров, три самоходных буровых станка БТ-60, четыре бензовоза. При этом каждый большой «слон» тащил по трое саней.

— Что значит «слон»?

— Тяжёлый, большой бульдозер. Ещё шло тридцать самосвалов, шесть экскаваторов. И мы тащили сразу двадцать девять вагончиков. Ещё рулон тащили, «тысячник», чтоб там развернуть. И там его развернули. Ко всему этому сваи под вагончики везли на санях. Впереди шёл дозор: ГАЗ-71, три ГТТ. Имелись две вахты — «Уралы», опытные ребята из Уфы. Они до того в экспедиции Салманова работали.

Те, кто за нами, двигались медленно, и когда я от них отрывался, то «разговаривал» с ними прожектором. Если «подсвечивал» влево-вправо, влево-вправо, то это означало, что меня нужно ждать, я встретил препятствие.

Если луч был прямой, значит нужно следовать за мной. Если у них что-то случалось, они красную ракету пускали, у них были ракетницы. Ящики со взрывчаткой и детонаторы с собой везли — девять тонн.

Мы шли капитально. Продумано было так. На санях — три тонны угля, дрова напиленные. В одном вагончике были сделаны полки, как в «телятнике», каким когда-то зэков по этапу отправляли (над самым полом — 26 сантиметров — один ярус, повыше — второй). Я подумал: «Если придётся туго, то лучше в тесноте, но в тепле». Три таких вагончика. В одном вагончике стояла электростанция, «тридцатка».

— «Тридцатка» — это тридцать киловатт?

— Да. Как только мы становились, её заводили. В вагончике было тепло, когда дизель работал. В вагончике имелся и холодный склад. Там продукты лежали: мороженые пельмени в мешках, рыбы сколько угодно и хлеб в мешках замороженный. И интересно было. Вот, например, один случай:
лётчики, увидев, как тянулся караван, решили, что идут военные учения!

А самое смешное из того, что я сделал, возможно, покажется хвастовством. Но такого раньше не было, чтобы в тундре развернуть «тысячник». Это резервуар такой. Сейчас головы ломают. Проекты. Плиты мостят. «Тысячник» в рулоне идёт. Его же надо развернуть и заварить. Мы развернули его за десять дней.

А перед этим десантом я два месяца (октябрь-ноябрь) вёл подготовку. У меня штаб был создан. Обдумано было. Я держал контакт с геологами, знал розу ветров. Хотелось пройти так, чтобы всё было нормально. Когда сделал карту, то рассказал, каким маршрутом мы пойдём. Время в пути — шесть дней в один конец. Но дошли туда за пять дней.

— То есть вы пересекли Ямал поперёк за пять дней?

— Да! Мы всего лишь сорок пять километров не дошли до Байдарацкой губы. Я довёл колонну прямо в точку. Карьер номер один. Весь десант высадили, сопку расчистили, сваи установили. В тех местах Мутная Сеяха впадает в Мордыяху, а та впадает в Байдарацкую губу.

— Это маршрут архангелогородцев конца XVI — начала XVII века…

— Там городище 1620 года. И посёлок стоит подальше. И могилы там. Это километров 49 от Бованенково. Мы ходили к ним. Товарищ мой увидел могилу, выложенную камнями. Камни исписанные. Две могилы с крестами. Один крест — просто огромный. Там моряк один похоронен. Они на правом берегу Мордыяхи. Берег очень высокий, ветер снег сдувает, и снега нет. Гора — буквально лысая тянется хребтом. Всё это мы видели зимой. Летом туда вы не заедете. Потом там фактория появилась.

Затем мы стали думать, как от берега Карского моря до Бованенково сделать зимник. А расстояние такое: один раз я проехал, получилось сорок девять километров, второй раз — пятьдесят два. От нашей базы, от карьера зимник должен был идти строго на северо-запад.

Помню, прилетел управлявший трестом Блинов и спросил, сколько мне нужно машин, чтобы вывезти плиту. Я говорю: «А где вы их возьмёте зимой? И почему вы торопитесь? У меня же продуман план. Летом мы дорогу не построим. Буровикам нужна плита. У них есть проект и смета. Давайте мы вымостим им базу этой плитой! А условие поставим такое, чтоб они плиты вывезли своим транспортом».

Буровики прислали сорок машин и эту плиту махом вывезли. И до­рогу отстроили. Мне за организацию работы министерство даже медаль выдало. И самое большое, что мы сделали тогда, когда развернули «тысячник», это то, что летом слили топливо Кадырову в совхоз «Ямальский», отремонтировали ему базу, обваловку сделали.

А новый год с 1987-го на 1988-й я встретил так. Ёлки привёз вертолётом. Людей же к тридцать первому декабря практически всех с Бованенково вывезли. И я написал четыре строчки:

А мне опять как никому везёт,
По бороду закутавшись в метели,
Встречаю свой шестидесятый год
Я под семидесятой параллелью.

Заготовил я шампанское. Со мной были Власов со своей женой-поварихой, которые решили там остаться, и ещё два брата из Крыма — Иван и Федя, которые топливо возили. Всего нас получалось пять человек.

Коллеги мои в вагончике объ­единились, самогону нагнали. Не знали они, что я буду водку раздавать и шампанское. Всем по бутылке того и другого. И торт огромный в коробке, который мне в «65-й параллели» знакомая женщина Галка сделала. Она была женой одного журналиста, который заинтересовался и сказал ей: «Сделай! Это будет первый торт на Бованенково!». В итоге торт был сделан с такой любовью и таким теплом веял, что, кажется, снег вокруг плавился.

И что ещё интересно? Я нашёл, открыл новый карьер и по телефону, по рации согласовал. Днём пошёл я туда на лыжах, поставил там ёлку. А вечером, когда уходил с базы, ребята меня отпускать не хотели. Жена Власова спрашивает: «Куда ты пойдёшь, Иван Дмитриевич? Смотри, какой стол накрыли! Сядем, будем старый год провожать!» Я говорю: «Ребята, ровно в час я буду у вас», и выложил всем подарки. «А ты куда, всё-таки?» — спрашивают. «Я капканы поставил на песцов, — отвечаю, — проверить надо». Выпил я с ними за старый год и ушёл.

Добрался до сопки. За спиной, на лямках у меня был ящик. Я из него достал сало мороженое, нарезанное. Достал строганину и соль с перцем перемешанные. Взял с собою и бутылку спирта со стаканчиком. Шампанское брать не стал, побоялся, что замёрзнет.

Разложил закуску. Налил неразведённого спирта. Что-то хорошее сказал сам себе. Поблагодарил Господа Бога за то, что я дожил до этих времён. Представил родной Крымский полуостров и полуостров Ямал. Подумал: была бы мама жива, так бы крикнул, что она услышала бы, куда я забрёл! Вот за это и выпил, а именно за то, что Бог дал на это силы. Пожевал строганины. И так мне стало хорошо! Потом ещё выпил и ещё. В результате мне стало замечательно! Потом думаю: «Надо бы поменьше пить, а то замёрзну и хрен меня найдут!»

Погода при этом стояла такая: небо звёздное, а позёмка-низовик дует. Вообще, ночь была очень красивая. И вдруг соображаю: я слишком долго пил, рассуждал и себя хвалил. Так что пора идти обратно. В итоге чуть не опоздал. Вернулся к товарищам, когда они уже песни пели.

Мы знали, что остальных ребят по плану привезут только через три дня, и поэтому отдыхали, гуляли все эти три дня. На рыбацкие свои лунки ходили, хотя там кроме щук ничего не ловилось. В общем, Новый год встретили красиво.

А моя ёлка на сопке простояла всю зиму. Там снег сдувало, и её даже издалека было видно хорошо. Один раз ненец приехал к нам. Я его спрашиваю: «Ты где обычно рыбачишь?». Он говорит, что рыбачит, где придётся, потому что основное его занятие — оленеводство. «А далеко, — спрашиваю, — рыбачишь от этой ёлки?» Сильно удивился ненец: «Откуда взялось это дерево?» «Да это, — говорю, — геологи семена привезли такие, что только посадишь, сразу дерево растёт».

Потом на нашей базе мы пекарню сделали. За нашим хлебом буровики и геологи приезжали. Шестьдесят пять булок в день мы выпекали. А потом и по сто семьдесят стали печь, когда заказы поступали.

— Скажите ещё раз, это какой год был на дворе, Иван Дмитриевич?

— Мы встречали Новый год с 87-го на 88-й. В 92-м я ушёл, когда мы строили капитальный салехардский аэропорт. Так что с этого времени зимой я, как правило, бывал на Бованенково, а летом — на взлётной полосе. А вообще, на Ямале мы находились до 1995 года. Провели там семь лет. Время пролетело как один год. Потом Бованенково законсервировали.

А самое интересное вот что. Омский медицинский институт со мной заключил договор. Они хотели изучать психику человека, который живёт в одиночестве. Выбрали для договора меня ещё в Надыме. «Ты, мол, одинокий, уединение любишь. Ходят слухи, что в [оленеводческих] стадах проводишь отпуск. Что ты чувствуешь, когда там находишься?» Я им говорю: «Дневники поднимать не хочу, но с мая 1988 года по октябрь я буду находиться один в тундре, на Бованенково, от посёлка очень далеко».

Они за это дело уцепились. Я показал карту. Давай учёные со мной договор составлять, чтоб я записывал всё. Какие у меня будут мысли, какую музыку я хочу слушать, будет ли мне что-нибудь казаться. Дали мне много карандашей и тетрадей. Тетрадки у них все под номерами. Обязательно надо было описать, какая погода была, когда ты проснулся. И вот чередовались туман, дождь, сырость, а я всё записывал.

Продуктов у меня было навалом: мерзлотный холодильник. Там сливочное масло брусками по тридцать килограммов, рыба висела на крючках. Осетров там не имелось, а щокура и муксуна — навалом. В холодном вагончике — мука, крупа любая, бочка растительного масла, спички.

Учёные дали мне маршрут, показали карту. Я сделал на маршруте три палаточки. Одну брезентовую, две из дорнита. Ходил и писал, сколько в день прошёл. Иногда проходил по двадцать километров. А когда морошка поспела, ступить ногой негде стало! Сопки покраснели! Всему этому я делал описания.

А ещё у меня было семь собак. Я им вечером большую кастрюлю пожрать варил. Потом как стукну, бывало, железкой по кастрюле — они все рядом! И лидер у них сразу определился, как на зоне: кто у котла, рядом, а кто — подалее. И я с ними «планёрки» проводил. Один там был Юзик — самый коварный, хитрый такой пёс. Ненцы его раза два хотели пристрелить, когда приезжали.

Ну вот — собаки сидят. Говорю им: «Ребятки мои! Сегодня красноголовики пошли». И показываю им красноголовик. «Идите, нюхайте гриб!» Они лежат. Потом нюхают и получают по кусочку сахара. «Теперь, говорю, будем грибы искать! Как найдешь: «Гав!» Я туда приду. Если два гриба найдешь — два раза гавкнешь!». Сидят мои собаки, смотрят по сторонам. После такой «планёрки» беру бидончик и иду.

А свою психологию я расписывал в тетрадях. Иногда казалось, что какие-то звуки слышны. Вертолёт летит…? Нет! А какие-то звуки… Даже так: я приходил на берег, ложился и слышал хлопки или тихую-тихую речь ненцев. Всё это я записывал.

Но самое главное — настроение. Не было ни одного дня, чтобы я чего-нибудь не мурлыкал. Я часто что-то напевал.

— Настроение всегда было хорошее?

— Да! У меня была площадка для танцев. Потом этот учёный, доктор медицинских наук, прилетал туда, я показывал ему, где танцевал. Я там лезгинку плясал, то по ведру барабанил, то по другим предметам.

Питался я хорошо и по часам. Приучил себя есть вовремя. И не повторял пищу, менял её. Если утром было одно, то на обед — другое, на ужин — третье. В итоге поправился там.

Ещё за водой наблюдал, на лодке любил кататься. Так и прошёл мой летний сезон на Бованенково в 1988 году.

---

Это лишь одна из жизненных историй, рассказанных Иваном Дмитриевичем. Почему она именно про Бованенково? Да потому что мне хотелось услышать живую речь без прикрас от того, кто там действительно что-то делал в числе первых. Ведь в основном история нефтегазового освоения описана полупротокольным языком, принятым в многотиражках со времён социализма. Читаешь, бывало: вроде бы, правда напечатана, а настоящей жизни со всеми её красками и эмоциями не чувствуется. А у Марманова всё это я почувствовал. Очень живой был человек Иван Дмитриевич!
Вадим Гриценко.

Фото с сайта uspnadym.yanao.ru

Вадим Гриценко